Он, не способный выйти за пределы своего «я»...
Он, не способный выйти за пределы своего «я» даже в сладострастии, теперь слишком поздно понимал, что само наше тело ищет, открывает собственное наслаждение, запрятанное вовне, растворенное в плоти другого тела, которому мы даруем счастье.
Сон все не приходил. На мгновение она забылась в темноте...
Сон все не приходил.
Тереза не чувствовала к нему ненависти, но как ей хотелось остаться одной...
Тереза не чувствовала к нему ненависти, но как ей хотелось остаться одной, подумать о своей муке, припомнить, где ей было особенно тяжко, ну, просто почувствовать, что Бернара нет рядом с нею, что не нужно заставлять себя есть, улыбаться, следить за выражением своего лица, стараться притушить взгляд, а свободно предаться тайному отчаянию.
Читать невозможно, да и любой роман показался бы...
Читать невозможно, да и любой роман показался бы Терезе пресным по сравнению с ее ужасной жизнью.
Все служит любви: голод ее раздражает, сытость усиливает...
Все служит любви: голод ее раздражает, сытость усиливает, наша добродетель – дразнит, возбуждает; любовь запугивает и чарует нас, но стоит нам ей раз уступить, как мы все больше и больше поддаемся ее безмерным требованиям. Да, она неистова.
Он поднял глаза, посмотрел на себя в зеркало: молодость уходила...
Он поднял глаза, посмотрел на себя в зеркало: молодость уходила, появились признаки увядания, время быть любимым прошло, наступило время любить, если ты этого достоин.
Это наша беда – наблюдать, как любимое существо у нас на глазах составляет себе наш образ...
Это наша беда – наблюдать, как любимое существо у нас на глазах составляет себе наш образ, пренебрегая нашими лучшими добродетелями, но извлекая на свет такую-то слабость, такой-то порок, такой-то смешной недостаток. И до тех пор, пока она на нас смотрит, она навязывает нам свое видение, вынуждает нас считаться с ее узким представлением.
Когда мы сгораем от любви, то инстинктивно стараемся ее скрыть...
Когда мы сгораем от любви, то инстинктивно стараемся ее скрыть, но стоит лишь нам отказаться от ее радостей, стоит лишь смириться с вечным голодом и жаждой, как мы полагаем, что теперь-то уж нам незачем утруждать себя притворством.
Не смерть отнимает у нас тех, кого мы любим...
Не смерть отнимает у нас тех, кого мы любим, напротив того, - она их нам сберегает, задерживает в их пленительной юности. Смерть – это соль нашей любви; жизнь – вот отчего тает любовь.
Наверное, нет такой пропасти между людьми...
Наверное, нет такой пропасти между людьми, которую не могла бы заполнить любовь...
Конечно, безумец он был, полагая, будто молодой женщине может доставить радость...
Конечно, безумец он был, полагая, будто молодой женщине может доставить радость его присутствие. Да, безумец, безумец! Но разве разумные доводы могут уберечь нас от нестерпимой муки, когда обожаемая женщина, чья близость необходима нам как воздух, с равнодушным, а быть может, утомленным сердцем соглашается никогда нас больше не видеть? Мы ничего не значим для той, что стала для нас всем.
Она не верила, что это возможно: ей было невдомек, что любовь сумеет прорыть...
Она не верила, что это возможно: ей было невдомек, что любовь сумеет прорыть себе ход даже сквозь самую заполненную жизнь, что, когда государственного мужа ждет любовница, он останавливает течение мировых событий.
Есть мужчины, способные любить только в пику кому-нибудь...
Есть мужчины, способные любить только в пику кому-нибудь. И лишь стенания покинутой подстегивают их, толкая к сближению с другой.
Она начала постигать, что отсутствующие, напротив, всегда правы...
Она начала постигать, что отсутствующие, напротив, всегда правы: они ведь не препятствуют любви. Если мы оглянем свою жизнь, выяснится, что мы всегда бывали в разлуке с теми, кого больше всего любили: уж не потому ли, что достаточно обожаемому существу жить вместе с нами, чтобы оно сделалось нам менее дорого. Те, кто рядом, всегда неправы.