Михаил Чулаки

— Я не знаю, всех ли он принимает, но если я попрошу, не откажет точно.
И тут переключатель во мне щелкнул в другую сторону, весь мой запас разом иссяк, сделалось противно и страшно, но уже сама Лариса меня не отпускала…
Потом было очень стыдно. Даже тошнило — не то от меда, не то от происшествия.

Напомнить бы ей про те два балла! Но я не стал. Сама должна помнить, если имеет хоть грамм совести.

— А кому нужно? Вашим знакомым?
Я не решался предположить вслух, что нужно самой Веронике. Пусть признается сама, если хочет. И точно:
— Мне самой нужно. То есть не самой, а ребенку. Когда болен ребенок, пойдешь к кому угодно.

Все-таки интересно, как на нас действует окружение! Дома рядом с маминым сибиряком я не то что бы совсем поверил в праотеческих богов, но невольно их зауважал. Когда все вокруг заняты чем-то одним, только об этом говорят, превозносят, обсуждают всерьез — это как медленный гипноз.

Через два года после их взаимного бросания отец женился снова. Мне он этого специально не сообщал, матушке, я думаю, тоже, но она откуда-то сразу узнала и отозвалась очень ядовито, хотя сама же бросила его гораздо дальше, чем он ее:

Она только плечами повела — и мне показалось, что с нее на миг спали все одежды, я увидел Кутю такой, как Афродита в Эрмитаже, только живой. Врут все, и моя матушка в том числе, что когда смотришь на прекрасные обнаженные статуи, испытываешь одно только эстетическое восхищение и никаких таких мыслей. Надо быть совсем стариком чтобы просто так восхищаться.

Недавно она «решила понять, чем живет современная молодежь», так она объявила, «чтобы как мать понимать собственного сына». И вот ради такого понимания торжественно купила пластинку Булата Окуджавы.

А я все равно любил отца, сколько бы матушка его ни обличала. Просто он никогда не оправдывался — ни перед нею, ни перед знакомыми. Он не умел починить бачок в уборной, но зато никогда не жаловался на жену, не плакался перед посторонними — для этого тоже нужно быть настоящим мужчиной, так я решил. Ведь люди верят на слово: кто плачется — тот и прав.

Глядя на работу мамина сибиряка, я впервые почувствовал себя ненастоящим, таким же ненастоящим, как мой папочка. Мне сделалось стыдно, что вот я уже в девятом классе, а до сих пор не сделался мужчиной в доме — раньше мне такое и в голову не приходило.

— Мало что финская, еще и разноцветная! Нарочно так задумано, да?
Мамин сибиряк с размаху прилепил очередную плитку, будто хлопнул Ларису по пышному заду.
— Значицца, голубая на ванну-иванну, черная в кухню, а розовой сральню обделаю.
Лариса сделала вид, что не расслышала некоторого слова:

Мамин сибиряк только накануне привез плитку.
Когда-то отец обтянул крашенные в грязно-зеленый цвет стены нашей ванной специальной клеенкой с рисунком, имитирующим кафель, и это стало кульминацией его мужской работы по дому. Лариса в свое время потрогала клеенку брезгливо и изрекла: «Кафель для бедных». Недаром отец всегда ее не любил. И вот единственная отцовская работа уничтожалась.

Давно уже матушка вздыхала, что у нас в квартире все разваливается, а нижняя соседка Лариса Петровна прямо объявила, что не хватает мужчины в доме. Текло из бачка в уборной, так что вода набиралась полчаса, значительно снижая пропускную способность этого учреждения. Пылесос стоял сломанный. Стекло в кухне разбито, заклеено бумагой.

— Ты не обижайся на Степана Петровича, хорошо? Он привык все высказывать прямо в глаза: что думает, то и говорит сразу же, не раздумывая. А ты думаешь, лучше, как принято у нас, воспитанных людей? Так называемых воспитанных. Когда в глаза улыбаются, а за спиной наговаривают такое, что не укладывается ни в какие рамки порядочности!

После папы у мамы никого не было. Честно! Витька Полухин раз спросил: «Твоя как — сменщиков водит?» Потому что у него у самого есть отец и есть сменщик, и получается, что так оно даже и нормально: витькин папа через день водит автобус, а через день — сменщик, чтобы автобусу не стоять вхолостую. Ну и мама его перешла на такую же систему без простоев — все естественно.

Родители мои расстались, когда мне было одиннадцать. Они бросили друг друга, но мама бросила папу гораздо дальше, чем папа маму.

— Пушкин потому так ревновал, что она его не любила, — сказала Кутя. — Сейчас ужасно модно ее защищать: «Ах, Натали, ах, мадонна!», а все равно не любила. Ну пусть чуть-чуть любила, но все равно не так, как он ее.
— Что ж он выбрал такую дуру, которая не понимала его стихов?

…Нет, правда, почему Пушкину можно было ухаживать за чужими женами, мужья должны были гордиться, что попадают таким способом в историю литературы, а на его жену наложено табу? Гению дозволено все, а прочие посредственности — брысь под лавку? А я не согласен, я считаю, что человеческие права у всех одинаковые.