В сущности, ее страх перед катастрофой, которая грозила опрокинуть утлую ладью ее счастья, был в достаточной мере обоснован. Вполне возможно, что его любви придет конец, тем более что и сейчас это не было любовью в истинном смысле слова, то есть страстным желанием духовной близости. Он, собственно, никогда не любил ее за ум или за душевную красоту.

Истинная страсть молчалива.

Это столкновение противоречивых чувств было очень характерно для Юджина, и будь в нем развита способность к трезвому самоанализу, он пришел бы к выводу, что по натуре он мечтатель, влюбленный в красоту, влюбленный в любовь, и что ему несвойственно хранить верность какой-либо одной женщине - кроме единственной, несуществующей.

Глядя на звезды, ярко сверкавшие в октябрьском небе, он погрузился в мрачные размышления. Мир прекрасен, но жить в нем порою тяжело.

Бывают такие редкие особенные натуры, которые приходят в мир, не ведая зачем, и уходят из жизни, так ничего и не поняв.

Им не было до него никакого дела, но не это порождало его уныние, а другое, более глубокое ощущение – то есть не то, что ему случилось испытать одиночество, а то, что люди вообще одиноки.

И он снова вздохнул, потому что действительно был в таком глубоком унынии, что, наверное, оно уже давно сидело в нем, готовое в любую минуту подступить к сердцу, и это, в общем, не могло не удивлять в человеке, который так умел наслаждаться жизнью, не обнаруживал особой склонности к самоанализу, но, конечно, был до мозга костей романтиком.

Наверное, здесь в равной степени повинны и мужчины и женщины. Наверное, глубоких, беспристрастных и абсолютно справедливых суждений о себе подобных вообще не существует. Либо мы мужчины, либо – женщины. Либо равнодушны, либо увлечены. Либо молоды, либо стареем.

- Отвратительная мерзость! – сказал он, быстро охватывая взглядом улицу в поисках сирени или велосипеда – чего-нибудь, чтобы вернуть себе ощущение свободы.

Знайте же, что ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть самое лучшее воспитание и есть.

– Простила иль нет? – пролепетал наконец Митя, и в тот же миг, повернувшись к Алеше, с искаженным от радости лицом, прокричал ему:
– Слышишь, что спрашиваю, слышишь!

— Боже тебя сохрани, милого мальчика, когда-нибудь у любимой женщины за вину свою прощения просить! У любимой особенно, особенно, как бы ни был ты пред ней виноват! Потому женщина — это, брат, черт знает что такое, уж в них-то я по крайней мере знаю толк! Ну попробуй пред ней сознаться в вине, «виноват дескать, прости, извини»: тут-то и пойдет град попреков!

– Ах, я усмехнулся совсем другому. Видите, чему я усмехнулся: я недавно прочел один отзыв одного заграничного немца, жившего в России, об нашей теперешней учащейся молодежи: "Покажите вы – он пишет – русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною".

– Напротив, я ничего не имею против бога. Конечно, бог есть только гипотеза... но... я признаю, что он нужен, для порядка... для мирового порядка и так далее... и если б его не было, то надо бы его выдумать, – прибавил Коля, начиная краснеть.

Красота Катерины Ивановны еще и прежде поразила Алешу, когда брат Дмитрий, недели три тому назад, привозил его к ней в первый раз представить и познакомить, по собственному чрезвычайному желанию Катерины Ивановны. Разговор между ними в то свидание впрочем не завязался.