Тут не было места надежде, тут мне не помогало легковерие человеческое. Никакая мечтательная голова не могла бы построить воздушного замка, где б мы очутились вместе, в объятиях один другого. Тяжкая мысль! Однако же я принимал меры, чтоб вырваться из-под ига судьбы.

Будь я тогда тем, что теперь, я прочел бы на лице Александрины, в ее походке, в ее словах это простодушие неопытного сердца, чистого, как снег на головах Эльборуса; эту смелость невинности, которая не боится завтрашнего дня, потому что не знает еще, чего бояться; эту теплоту души, которая не устала ни от любви, ни от горя, ни от радости...

Тебе понятна лжи печать;
Тебе понятна правды краска;
Я не умел ни разу отгадать,
Что в жизни быль, что в жизни сказка.

Только малодушный и неопытный может ожидать истинного счастия от женщины; женщина должна быть минутною забавой; кто же смотрит на нее другими глазами, кто полагает найти в ней какое-то существо чистое, возвышенное... тот жалко ошибается. Она так слабо сотворена, что у ней недостанет силы прожить целый век с одним чувством, с одною целью.

— Если ты успешная, одинокая женщина, у тебя есть два пути: биться головой о стену и пытаться найти себе мужа или послать все к черту и наслаждаться сексом как мужчина.
— В смысле — с педиками?
— Нет, в смысле — без эмоций.

Доктор остановил машину возле какого-то захудалого домишка в польской части Новой Праги. В дверь дома постучал уже не Агитатор, а Врач. Не знаю, что он делал в этом доме. Для меня вообще они загадка — эти огромные, уверенные в себе люди, которые заходят к перепуганной насмерть женщине, совершают над ней какие-то таинственные действия и выходят со спокойным и солидным видом биржевых маклеров.

Как все консерваторы, все бравые ребята, вы считаете, что лучший метод спора — это приписать противнику несуществующие нелепые убеждения и потом разнести из вдребезги, доказать, что эти несуществующие убеждения нелепы, не желая при этом слушать никаких объяснений. А мы, свихнувшиеся умники, пытаемся выяснить, как на самом деле обстоят дела, — задача потрудней и не столь забавная.

Он всего лишь сельский врач, немногим выше среднего уровня, но принадлежит к той категории громогласных, самоуверенных, развязных людей, которые никогда ни в чем не сомневаются и у которых чудаки, подобные мне, вечно доискивающиеся до смысла окружающего нас мира, вызывают лишь снисходительную усмешку.

— О, мне все равно. По мне — будьте хоть убийцей. Я вас до сих пор люблю, почему — сама не знаю.
Она вопросительно посмотрела на него, но он подумал о том, что, если не считать Кэрри, он на всем свете любит одну Пиони, что его даже сейчас мучительно тянет к ней и что единственную добродетель, какую он за собой знал, — его верность Пиони — судьба обратила на его же погибель.

— Все мужчины одинаковы, даже самые даровитые — такие, как мой отец, ваш муж или мой муж; у них могут быть самые лучшие намерения, но они совершенно лишены чувства порядка и подлинной человечности — не то что мы, женщины. Вероятно, в нас это чувство воспитывается тем, что мы ведем хозяйство и матерински заботимся о них.

Ну встречалась я и с низкими, и с толстыми, и с бедными – все то же самое. Они такие же эгоистичные и самовлюбленные, как и остальные мужчины.

— Все мы рождаемся и умираем с одной и той же невысказанной просьбой на губах: "Любите меня, пожалуйста, как можно сильнее!" — Джуффин скорчил такую смешную рожу, что я не удержался от улыбки <...> — Hа самом деле все это дерьмо! — неожиданно резко заключил он.

Он разругался со своей последней любовницей, поводом к чему послужило его обыкновение звонить ей по телефону в три часа утра.

Однажды за завтраком он уверенно заявил своей талантливой дочке Уинифрид Мардук Хомуорд:
— Не могу сказать, чтобы это меня очень радовало, но я понимаю, что я самый умный человек в стране. — Она, преданная, добрая душа, согласилась с ним и стала сообщать эту новость направо и налево.

Лежа рядом с ней в темноте, наполненной душным запахом ее волос, он понимал, что он ее раб, и говорил себе, что в этом его счастье.