Чтобы жить честно, надо рваться, метаться, биться, ошибаться...
Чтобы жить честно, надо рваться, метаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться... А спокойствие – душевная подлость.
Чтобы жить честно, надо рваться, метаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться... А спокойствие – душевная подлость.
Авторов | Произведений | ||||||||
|
| ||||||||
|
| ||||||||
|
| ||||||||
|
| ||||||||
|
| ||||||||
|
|
В Нью-Йорке не спрашивают партнеров об их религиозных предпочтениях по той же причине, что не спрашивают о количестве предыдущих любовников — из страха услышать ответ.
Жизнь есть досадная ловушка. Когда мыслящий человек достигает возмужалости и приходит в зрелое сознание, то он невольно чувствует себя как бы в ловушке, из которой нет выхода. В самом деле, против его воли вызван он какими-то случайностями из небытия к жизни... Зачем?
Ум проводит резкую грань между животным и человеком, намекает на божественность последнего и в некоторой степени даже заменяет ему бессмертие, которого нет. Исходя из этого, ум служит единственно возможным источником наслаждения. Мы же не видим и не слышим около себя ума, — значит, мы лишены наслаждения. Правда, у нас есть книги, но это совсем не то, что живая беседа и общение.
Больных много, а времени мало, и потому дело ограничивается одним только коротким опросом и выдачей какого-нибудь лекарства, вроде летучей мази или касторки. Андрей Ефимыч сидит, подперев щеку кулаком, задумавшись, и машинально задает вопросы. Сергей Сергеич тоже сидит, потирает свои ручки и изредка вмешивается.
— Так подожди, это получается — опять врать?
— Слав, ну да! А ты что, считаешь, что всегда нужно говорить правду?
— Нет, ну в детстве как-то учили, что правду...
— А немцы тебя спрашивают: «Где ваши танки?» Нужно им отвечать или не нужно? Или учить детей: говорите правду всем, кроме немцев.
— И выяснит, что, допустим, я ей изменял. И ей уже ничего не объяснишь, потому что она не понимает главного: что для меня секс с любимой женщиной, то есть с ней, и секс с любой другой — это два принципиально разных занятия.
— Согласен. Я даже такую штуку — образ — придумал: вот любишь ты жену...
— Че сразу я?!
— Ну возьми уже трубку!!!
— Ну всё, успокойся. Ну не волнуйся. Она наверняка с детьми.
— Да при чём здесь это?! Просто у неё телефон не для того, чтобы с ней можно было связаться, а чтобы он лежал в сумочке, звонил, а она его не слышала.
— Да сейчас она тебе перезвонит.
Ведь если она заговорит со мной о свидании, у меня, как и теперь, хватит присутствия духа сказать «нет», и так, от отказа к отказу, я постепенно дойду до того, что, не видя ее, расхочу ее видеть. Я плакал, но не терял твердости духа, я познавал сладость жертвы — жертвы счастьем быть с нею — для того, чтобы понравиться ей потом, когда — увы!
Полюбив, ты тратишь время не на то, чтобы определить, что такое любовь, — все твои усилия направлены к тому, чтобы завтрашнее свидание состоялось.
Я проклинал праздную болтовню, которой люди часто занимаются не с целью навредить или услужить, а просто так, для поддержания разговора, иной раз — потому, что мы сами не удержались и что-то им поверили, они же проявляют свою несдержанность (такую же, как мы) в то время, когда она может причинить нам особенно много зла.
— Неужели тебе не лучше быть с добрым заботливым мужчиной, которому не так нужен секс, нежели с сексуальным маньяком, который только о нем и думает?
— Нет.
Как только Шарлотта поняла, что она не может получить того, что она так упорно не хотела получать, она поняла, что не может без этого жить.
— С каких пор тебя начало беспокоить, что ты не идеальна?
— Не знаю, он на меня так действует. Ты бы меня видела. Когда я с ним, я сама не своя. Я вся напряжена, я мучительно думаю о том, что мне надеть: что-то сексуальное или женственное. Иногда я ловлю себя на том, что позирую. Я устала!
— Так прекрати это. Предстань перед ним вот такой. Ты прекрасна.
— А если такой я ему не понравлюсь?
Как любой женщине, переживающей личные неприятности, мне нужно было чем-то занять свои мысли и свои руки, чтобы не набрать его номер.
Да и к чему мешать людям умирать, если смерть есть нормальный и законный конец каждого? Что из того, если какой-нибудь торгаш или чиновник проживет лишних пять, десять лет? Если же видеть цель медицины в том, что лекарства облегчают страдания, то невольно напрашивается вопрос: зачем их облегчать?
Андрей Ефимыч чрезвычайно любит ум и честность, но чтобы устроить около себя жизнь умную и честную, у него не хватает характера и веры в свое право. Приказывать, запрещать и настаивать он положительно не умеет. Похоже на то, как будто он дал обет никогда не возвышать голоса и не употреблять повелительного наклонения.
Любовь – это боль и мука, стыд, восторг...
Любовь – это боль и мука, стыд, восторг, рай и ад, чувство, что ты живешь в сто раз напряженней, чем обычно, и невыразимая тоска, свобода и рабство, умиротворение и тревога.
Лицо! Лицо! Разве спрашиваешь, дешево...
Лицо! Лицо! Разве спрашиваешь, дешево оно или бесценно? Неповторимо или тысячекратно повторено? Обо всем этом можно спрашивать, пока ты еще не попался, но уж если попался, ничто тебе уже больше не поможет. Тебя держит сама любовь, а не человек, случайно носящий ее имя. Ты ослеплен игрой воображения, разве можешь ты судить и оценивать? Любовь не знает ни меры, ни цены.
Равик осмотрелся. Зал опустел. Студенты...
Равик осмотрелся. Зал опустел. Студенты и туристы, с бедекерами в руках, разошлись по домам... Дом... У того, кто отовсюду гоним, есть лишь один дом, одно пристанище – взволнованное сердце другого человека. Да и то на короткое время. Не потому ли любовь, проникнув в его душу – душу изгнанника, - так потрясла его, так безраздельно завладела им? Ведь ничего, кроме любви, не осталось.
— Я с пессимизмом отношусь к жизни...
— Я с пессимизмом отношусь к жизни. Ты должна знать это обо мне, если мы собираемся встречаться. У меня такое чувство, что жизнь делится на две части: на кошмарную и скверную. Таким образом, две части. Скажем, кошмарная в случае неизлечимых болезней: я слепой, кто-то калека... Меня потрясает, как люди вообще с жизнью справляются. Ну, а скверная часть распространяется на всех остальных.
Две пожилые женщины на горном курорте...
Есть старый анекдот. Две пожилые женщины на горном курорте. И одна из них говорит: — Фу... Еда здесь просто ужасная. А вторая отвечает: — Да, действительно. К тому же так мало дают! В точности так я думаю о жизни: одиночество, неприятности, страдания, несчастья. И всё очень быстро кончается.
Жизнь есть досадная ловушка...
Жизнь есть досадная ловушка. Когда мыслящий человек достигает возмужалости и приходит в зрелое сознание, то он невольно чувствует себя как бы в ловушке, из которой нет выхода. В самом деле, против его воли вызван он какими-то случайностями из небытия к жизни... Зачем?
— Вы только посмотрите: он сверху — и она уже кончает...
Миранда: — Вы только посмотрите: он сверху — и она уже кончает. Ничего удивительного, что мужчины так растерянны — они ведь даже не представляют, как это должно быть. Кэрри: — А ты все симулируешь? Миранда: — Да. Саманта: — Неужели он настолько плох в постели? Миранда:
— Если вы расстались, и мужчина исчез с горизонта...
Шарлотта: — Если вы расстались, и мужчина исчез с горизонта, значит, так было суждено, но если он снова громко заявил о себе — тут есть над чем подумать. Саманта: — Ты считаешь, что розы и поздравительная открытка — это признание вины? Шарлотта: — Ты же знаешь мужчин: мужчина ни за что не скажет, что он был не прав — он пошлет цветы. Миранда: — Но иногда цветы — это просто цветы.
Можно увлекаться какой-нибудь женщиной...
Можно увлекаться какой-нибудь женщиной. Но чтобы дать волю этой грусти, этому ощущению чего-то непоправимого, той тоске, что предшествует любви, нам необходима, — и, быть может, именно это, в большей степени даже, чем женщина, является целью, к которой жадно стремится наша страсть, — нам необходима опасность неосуществимости.
— Два дня назад я считал, что мои дочери счастливы...
— Два дня назад я считал, что мои дочери счастливы. — С женщинами всегда так — кажется одно, а на самом деле совсем другое.
— Мы не виделись с вами ровно месяц и семь дней...
— Мы не виделись с вами ровно месяц и семь дней. А вы ни разу не появились. — Ну вы же сами не хотели меня видеть! — Господи! Неужели вы всегда верите женщинам? — Увы... — Надо все делать наоборот! Понятно?
— Просто у неё телефон не для того, чтобы с ней можно было связаться...
— Ну возьми уже трубку!!! — Ну всё, успокойся. Ну не волнуйся. Она наверняка с детьми. — Да при чём здесь это?! Просто у неё телефон не для того, чтобы с ней можно было связаться, а чтобы он лежал в сумочке, звонил, а она его не слышала. — Да сейчас она тебе перезвонит.
...а еще чаще природа со свойственной ей дьявольской хитростью...
...а еще чаще природа со свойственной ей дьявольской хитростью подстраивает так, что как раз обладание счастьем и разрушает самое счастье.
Впрочем, счастью, как видно, суждено вечно ускользать...
Впрочем, счастью, как видно, суждено вечно ускользать от нас. Правда, обычно не в тот вечер, когда у нас появилась возможность быть счастливыми.
...и я был счастлив, но только так, как бывает счастлив человек...
...и я был счастлив, но только так, как бывает счастлив человек, который, намучившись со сборами в дорогу туда, куда его совсем не тянет, и дальше вокзала не доехав, возвращается домой и распаковывает чемоданы.
- Положение тяжелое. - Очень тяжелое: мне уже хочется есть...
Некоторые женщины не созданы для того, чтобы их приручили...
Некоторые женщины не созданы для того, чтобы их приручили. Они созданы быть свободными, пока не встретят кого-то похожего, чтобы быть свободными вместе.
– Я уже все обдумала, — сказала...
– Я уже все обдумала, — сказала баронесса. — Раз он хочет на ней жениться — мы посадим его в сумасшедший дом!..
Copyright © 2010 Цитаты о любви
Distributed by themes4free.ru for cytatnik.ru project