Я когда-то в течение целого сезона носил в петлице только фиалки — это было нечто вроде траура по любви, которая не хотела умирать. Но в конце концов она умерла. Не помню, что ее убило. Вероятно, обещание любимой женщины пожертвовать для меня всем на свете. Это всегда страшная минута: она внушает человеку страх перед вечностью.

"Да что же в ней привлекательного? — в тысячный раз подумал он. — Ну, ямочки, ну, бледность... Этого мало. И глаза у нее неважные, дикарские, и зубы неправильные. И губы какие-то быстрые, мокрые, вот бы их остановить, залепить поцелуем. И она думает, что похожа на англичанку в этом синем костюме и бескаблучных башмаках.

...сказала ли она кому-нибудь про ту беспокойную, чем-то теперь восхитительную, уже совсем нестыдную ночь, когда ее, дрожащую, босую, в желтенькой пижаме, вынесла волна тишины и бережно положила к нему на одеяло.

Никогда не знаешь, кто твои ближние, пока не наступит критический момент. Человек может научиться засовывать свою совесть под ковёр и спокойно жить дальше. Это необходимо, иначе она раздавит тебя.

Человек, который говорит «лучше быть везучим, чем добрым», глубоко понимает суть жизни. Люди боятся принять тот факт, что жизнь во многом зависит от везения. Страшно подумать, сколько всего не зависит от нас. Во время матча случаются моменты, когда мяч задевает верх сетки, и в течение доли секунды он может упасть вперед или назад.

— Знаешь, что самое важное для успешного писателя? Кроме славы и признания — сознание того, что ты даришь людям свежие идеи.
— А я думала, сознание того, что ты можешь вести себя как полный дурак, а все будут восхищаться.

Я завидовала Амалите. Ее жизнь состояла из богатых мужчин, дорогой одежды и роскошных курортов. Она не занималась проституцией, но эксплуатировала свои сексуальные чары на полную катушку. В этой связи у меня возник вопрос: где грань между проституцией и профессиональной эксплуатацией?
Саманта:
— Женщины имеют полное право использовать любые средства для достижения цели.
Миранда:

Я последовал их примеру с непринужденностью вольнодумца, который, находясь в церкви и не зная литургии, встает, когда встают все, а на колени опускается чуть-чуть позже.

Тот пронзительный, подозрительный, требовательный взгляд, каким мы смотрим на любимого человека, ожидание слова, которое подаст или же отнимет у нас надежду на завтрашнюю встречу, вплоть до мгновения, когда это слово произносится, радость и отчаяние, поочередно или же одновременно рисующиеся нашему воображению, — все это рассеивает наше внимание, когда мы стоим лицом к лицу с любимым существом, и

— Что ж, надо поскорее покончить с этой чепухой! Мне нужно работать, — сказал он гневно. — Ты готова? Тогда я задаю первый вопрос: пришёл мельник на мельницу, на мельнице — четыре угла, в каждом углу — по четыре мешка, на каждом мешке — по четыре кошки, у каждой кошки — по четыре котёнка. Сколько всего ног?
— Это очень просто! — улыбнулась Кошка. — Две.

И, сидя в тоске на своём троне, Королева часто вспоминала о прежних временах, о той поре, когда она только что вышла замуж за Короля. Какой он был тогда высокий и красивый, сильный и румяный, и кудри его вились, как лепестки гиацинта!
— Ах! — вздыхала она, вспоминая о былом.

Пикники сменялись балами, поездки в оперу и в драму — концертами, вечерами, всевозможными развлечениями, во время которых я не отходил от нее и которые доставляли мне одни лишь горькие муки. Я не знал с нею ни минуты счастья, а сам днем и ночью только о том и думал, каким счастьем было бы не расставаться с нею до гроба.

— Я тебе скажу, что такое настоящая любовь, — продолжала она торопливым, неистовым шепотом. — Это слепая преданность, безответная покорность, самоунижение, это когда веришь, не задавая вопросов, наперекор себе и всему свету, когда всю душу отдаешь мучителю… как я!

— Я ничего не имею против приключений, — добавил Штайнер. — И ничего — против любви. И меньше всего — против тех, которые дают нам немного тепла, когда мы в пути. Может быть, я немножко против нас самих. Потому что мы берем, а взамен можем дать очень немногое.

Все четверо пошли дальше, пока свет не исчез между деревьями.
Керн услышал позади себя тихий голос мужа женщины, которая его выдала.
— Извините... она была вне себя... извините! Она уже наверняка жалеет
об этом.
— Мне теперь все равно, — сказал Керн, обернувшись.
— Вы поймите, — зашептал мужчина. — Страх, ужас...
— Понять-то я пойму! — Керн обернулся. — Но простить — это для меня