— Вам хорошо, Анатолий Ефремович. У вас... У вас дети.
— Да, двое: мальчик и... мальчик.

— Я когда ее вижу, у меня прям ноги подкашиваются.
— А ты не стой. Ты сядь.

— Вы купили новые сапоги, Вера?
— Да вот еще не решила, Людмила Прокофьевна. Вам нравятся?
— Очень вызывающие. Я бы такие не взяла. А на вашем месте интересовалась бы сапогами не во время работы, а после нее.
— Значит, хорошие сапоги, надо брать.

— Сами-то откуда?
— Из Англии.
— Чего там у вас с оружием? Нельзя?
— Вообще-то нет. У нас же там одни феремеры.
— А как же у вас полиция в людей стреляет?
— Да в общем никак... Держат себя в руках.

— Шарики! Шарики! — закричала Джейн.
И, вырвав руку из липких пальчиков Джона, она кинулась бегом к Старушке. Майкл вприпрыжку пустился за ней, бросив Барби на произвол судьбы посреди дороги.
— Ну, мои утяточки! — сказала Старушка с шарами старческим, надтреснутым голосом. — Какой на вас смотрит? Какой возьмёте? Выбирайте, не спешите!

— Что это ты жуёшь? — спросила Мэри Поппинс Майкла, у которого губы уже были обведены тёмной каймой.
— Шоколадки. Нам Бакалейщик дал. А вот эту — вам.
Он подал ей последний батончик. Очень липкий.
— Какой нахал! — сказала Мэри Поппинс, но приняла шоколадку и мгновенно съела её — видимо, не без удовольствия.

Ничего не страшно, пока тот, кого ты любишь, еще жив.

— Отдай ему письма, Лила, — сказал Штайнер. — Он все равно не позавтракает прежде…

— Тогда Ромео и Джульетта. Получается, хорошо, что они умерли. Ведь они столько преодолели ради своей любви. А выдержала ли бы, скажем, ее любовь если бы она узнала, что он говорит «звОнит» или, что он носки по всей квартире разбрасывает? Привык, что за ним мама, леди Монтекки, подбирает. И что он ходит по квартире в одних трусах. Чешет там себе.

А с женщинами то же самое. Вот пока ты её добиваешься — она прекрасна. Но вот вы уже живете вместе, она утром уходит на работу, целует тебя и говорит: «Ты мой небритыш» или даже так: «Ты мой заспанный чебурашка», не-не… Чебура-а-фка. И вроде вот это так мило, да, но так противно.

...и я был счастлив, но только так, как бывает счастлив человек, который, намучившись со сборами в дорогу туда, куда его совсем не тянет, и дальше вокзала не доехав, возвращается домой и распаковывает чемоданы.

То, в чем я был уверен, то, что я считал счастьем, — оно-то и принесло мне страдания. В любви счастье — состояние ненормальное, способное мгновенно придать случайности, по-видимому самой что ни на есть простой, всегда могущей возникнуть, огромное значение, какого она на самом деле не имеет.

Может быть, Саманта права и любовь втроем открывает новые горизонты? Надо ли говорить, что мужчины не были против. И тут я стала замечать что все в этом мире были по трое, вся наша жизнь состояла из тройных ассоциаций: калорийный, низкокалорийный, некалорийный; первый, бизнес и эконом-класс; три поросенка наконец. Может быть, нам не было предначертано иметь всего одного партнера?

— В моей жизни была карусель, была комната смеха. И вот, наконец, я встретила человека, с которым можно остановиться и больше никуда не бежать. Ты не хочешь остановиться со мной?
— Ты вытащила меня черт знает куда среди ночи, чтобы задать этот вопрос?
— Да.
...
Как прекрасно, когда в городе безграничных возможностей ты наконец делаешь свой единственный выбор.

— Вы сильно в него влюблены? — спросил он. Герцогиня некоторое время молчала, глядя на расстилавшуюся перед ними картину.
— Хотела бы я сама это знать, — сказала она наконец. Лорд Генри покачал головой.
— Знание пагубно для любви. Только неизвестность пленяет нас. В тумане все кажется необыкновенным.
— Но в тумане можно сбиться с пути.
— Ах, милая Глэдис, все пути ведут к одному.